РИМ И ИМПЕРИЯ ПРИ БЛИЖАЙШИХ ПРЕЕМНИКАХ АВГУСТА (14-68 ГГ.)

Сорок четыре года власти Августа не прошли даром для римского общества. Возмужало целое поколение людей, не знавших общественных установлений республики и не голосовавших в комициях. А те, кто были подростками в те годы, когда на полях сражений решалась судьба власти, кто еще застал кровавый финал Римской республики, лишь по рассказам даже не отцов, а дедов могли судить о временах, которые старики связывали с добрыми старыми нравами, теми самыми, возвращение которых Август считал главной своей заслугой.
Не прошли даром и чистки сената, методично проводившиеся Августом под охраной преторианцев. Привыкшие повиноваться живому, сенаторы, прошедшие не одну проверку на благонадежность, состязались друг с другом в предложениях почестей покойному прин-цепсу. Большинство их было настолько чрезмерно, что пасынок Августа Тиберий, названный в завещании наследником власти, не решился их поддержать.
Наследниками Августа стали те, кто был предназначен быть ими в силу родства, а не каких-либо заслуг или талантов. Они выросли в обстановке лжи и кровавых интриг, видя, как их мать и бабка Ливия, одна из самых страшных женщин в мировой истории, пробивала им дорогу к трону. Официально они звались Юлиями-Клавдиями и «цезарями», а фактически были потомками и наследниками Ливии.
Лицемер. Безумец. Антикварий. Фигляр. Как и в былые века, время в Риме отмерялось по правлениям консулов, но фактически судьба города на семи холмах и огромной империи была в Руках сменявших друг друга владык. Монеты с портретными изображениями принцепсов расходились по кругу земель и как бы становились лицом империи. Никто не мог знать, какая физиономия появится следующей и что можно ожидать от ее владельца.
Пягилесятишестилетнего Тиберия своим преемником назначил Умирающий Август. И даже не дождавшись его кончины, наследник выделил преторианцам места для охраны порядка и назвал роль. Но в сенате в полном соответствии с усвоенными со врем ^ воцарения Августа правилами игры была разыграна постыдная ** медия отказа от власти. Сенаторы умоляли Тиберия принять б *° ды правления, а он противился, пока кто-то, не выдержав, не во* кликнул: «Пусть правит или уходит!». И тогда, согласно биограф* Тиберия, тот, словно против воли, с горькими сетованиями по по воду столь тягостного бремени, принял власть (добавим: к которо рвался едва ли не всю жизнь).
Покидая сенат, Тиберий с презрением цедил сквозь зубы «о люди, созданные для рабства», что не мешало ему, во всяком случае, в первые годы правления, демонстрировать полное почтение к отцам-сенаторам, а перед назначаемыми им же самим консулами вставать и неизменно уступать им дорогу. Он любил повторять, что хороший принцепс должен быть «слугой сенату, порой — всему народу, а подчас — и отдельным гражданам», но народные собрания отменил за ненадобностью. Когда сенаторы в порыве верноподданнических чувств предложили переименовать сентябрь в «тиберий», он тотчас отверг такой почет. Не поддержал он и их готовность карать проявления непростительного злословия в его адрес, заявив, что «в свободном государстве должны быть свободными и мысль, и язык», однако в первый же год правления возобновил действие принятого в эпоху гражданских войн закона об оскорблении римского величия, по которому привлекались к ответственности организаторы мятежей и изменники, превратив его в закон об оскорблении собственной персоны и членов своей семьи, в инструмент террора. По мере усиления власти Тиберия, особенно когда преторианскую когорту возглавил Сеян, закон стал применяться все шире, настигая не только за неосторожную шутку, но и за порку раба вблизи статуи императора или уплату монетой с его изображением в лупанаре или отхожем месте.
В какой-то мере Тиберия, пока он находился в Риме, еще сдерживал страх перед местью со стороны родственников казненных, но после его уединения в 26 г. на острове Капри опасность нависла едва ли не над каждым, кто выделялся из общей массы умом богатством.
После попытки префекта претория Сеяна захватить власть Ti берий вообще никому не доверял и в течение девяти месяцев не решался покинуть свою виллу-крепость, откуда руководил расправами. К этому времени из двадцати сенаторов, составлявших узки» Совет при императоре, в живых остались лишь двое.
При вести о смерти Тиберия город наполнился толпами, орз ul ми: «Тиберия в Тибр!». Ликование это было связано не с гонения сенаторов, а со скаредностью императора, снижением хлеб-М 1 здач и прекращением зрелищ. Появившийся в Риме вместе 111|Х/м принцепса юный Гай, назначенный на Капри наследником - К ия совместно с его несовершеннолетним внуком, был по на-нию ворвавшейся в сенат возбужденной толпы утвержден единичным принцепсом.
Новый владыка Рима, внук Августа Гаи Цезарь, выросший в ла-своего отца Германика, еще ребенком привык к солдатской U гжбе и носил миниатюрную солдатскую обувь, давшую ему про-ише «Калигула». Этот «сапожок», правивший с 37 по 41 г., на 3 ||ИСгодь1 запомнился римлянам своим произволом, разорительными для казны излишествами, всем поведением, выдававшим человека с симптомами психического заболевания. Но болезнь, которой страдал сын Германика, была не шизофренией — она носила печать эпидемии, порожденной вседозволенностью, атмосферой раболепия. Жертвой Калигулы стали те, по чьим спинам он, как по иестнице, поднялся к власти, кто помнил его еще младенцем, кто видел в нем бога. Подсчитано, что за неполных три месяца после его прихода к власти на радостях римляне закололи 160 ООО жертвенных животных, а когда Калигула простудился, ночами скорбные толпы окружали Палатин в готовности отдать себя в жертву за его выздоровление.
Сенаторов он заставлял нестись за своей колесницей в соответствующем их достоинству облачении, как не приходилось бегать даже рядовым клиентам за носилками подкармливающего их патрона. Нередко после казни кого-либо из сенаторов он будто бы по забывчивости продолжал издевательски посылать ему на дом приглашения к обеду. Среди ночи он нередко вызывал сенатора во дворец, и никто не ведал, чем кончится ночной вызов — приказом вскрыть вены или приглашением разделить с императором удовольствие от дополнявшей ночной пир схватки гладиаторов. И почему бы императорскому коню было не пополнить ряды таких сенаторов? И появился четвероногий «сенатор» по имени Инцитат. По крайней мере, его заливистое ржанье время от времени заглушало жалкий лепет отцов отечества.
Калигула был убит заговорщиками-преторианцами.
Когда в день убийства Калигулы возбужденные кровью преторианцы ворвались во дворец, чтобы подыскать преемника убитому, там, кроме перепуганных до смерти женщин, оказался единственный мужчина, спрятавшийся за занавеской. Преторианцы вытащили его и, подняв на плечи, понесли в свой лагерь. Это был Дядюшка Калигулы Клавдий. После трехдневных торгов претори-нцев с сенатом он был провозглашен императором.
Клавдий был учеником Тита Ливия и вслед за ним посвятил с истории, но не современной, а древней истории Этрурии и КапгЪ гена, видимо, понимая, что изложение истории мировой и.мие невозможно без понимания вклада в нее не только греков, но и л И гих народов. Увлеченность историей спасла Клавдию жизнь иб человек, уходящий в прошлое, в политизированном семействе Ав густа выглядел круглым идиотом. Калигула, устранивший всех по тенциальных претендентов на власть, не тронул чудака-дядюшку и даже как-то в порыве благодушия назначил его консулом.
К обязанностям главы государства Клавдий относился с присущей ему серьезностью и не подписывал ни одного распоряжения тщательно не выяснив всех обстоятельств; но поскольку для огромного множества дел у него не хватало ни времени, ни опыта, он приспособил к этому своих многочисленных вольноотпущенников, которые ведали его собственным хозяйством. Так постепенно начал складываться бюрократический аппарат с различными ведомствами. «Счетная служба», ведавшая финансами, была поручена Палла-су, получившему от императора почетные знаки отличия претора. По совместительству Паллас устраивал личные дела принцепса, меняя ему жен. «Служба приказов» оказалась в ведении Нарцисса, ставшего самым влиятельным человеком в государстве. Фактически он руководил всей внешней и внутренней политикой империи. «Службой контроля» ведал Полибий, тезка великого историка. «Служба расследований» попала в руки Каллиста, возглавившего судебное ведомство. Существовала также «служба прошений», осуществлявшая канцелярскую работу и принимавшая поступавшие к императору жалобы. Эти умные и оборотистые люди новели государство по тому пути, какой наметил Клавдий. Они широко раздавали права римского гражданства, не раз раскрывали заговоры против императора. Организовывавшей их знати Клавдий не доверял и военные должности поручал выходцам из всаднического сословия.
Речи свои он писал сам, так что они носят отпечаток его стиля и отражают как эрудицию ученого на троне, так и новый государственный подход. Когда в сенате возник спор по поводу введения в сенат выходцев из Галлии, Клавдий в своей речи углубился в историю Рима, в те времена, когда Римом управляли чужестранцы-этруски, к числу которых он отнес и царя Сервия Туллия. Это должно было показать сенаторам, что бывшие враги давно стали римскими гражданами и увеличили славу Рима, и галлы, которых сенаторы презирают как варваров, могут прославить Рим, как его прославили этруски. Это была политика опоры империи на провинциальную знать.
Научных занятий Клавдий не оставлял, используя для этого каж дое свободное мгновение. Он первым из римлян стал пользоваться меется, это вызывало насмешки. Но над Клавдием смеялись ^33 часто, что насмешек он просто не замечал. Носилки же имели ТЗК и ту выгоду, что можно было не видеть рабских изъявлений вШе пности. Отказался Клавдий и от подарков, которые принимал П(.)К олько Калигула, но и Август; зато использовал свою власть, чтобы ввести в латинский алфавит две этрусских буквы (после его ги-? и эт0 новшество немедленно отменили), и распорядился читать публично в Александрийском мусейоне свой труд об этрусках и карфагенянах - дело его жизни.
Увлеченность Клавдия древностями и занятость государственными делами пагубно сказались на его семейной жизни. Слухами о иобовных приключениях его жены Мессалины был полон весь Рим. Но сам Клавдий не обращал на слухи внимания и развелся с развратницей лишь тогда, когда ему сообщили, что она отпразднована бракосочетание с молодым сенатором. Холостяка-императора прибрала к рукам племянница Агриппина. Родство не послужило препятствием для брака — послушный сенат специальным постановлением разрешил подобные браки, ранее запрещенные как кровнородственные. Став императрицей, распутница и интриганка Агриппина добилась от мужа, имевшего родного сына Британи-ка, усыновления ее сына от первого брака. Вскоре после этого Клавдий был отравлен.
Похороны принцепса были благопристойными и пышными, с соблюдением обычаев предков (этрусских, как доказал покойный в своем историческом труде), с участием гистриона (актера) в маске Клавдия, волочившего ногу и заикавшегося (у Клавдия была парализована нога, и он заикался). Гроб, как положено, в вертикальном положении поставили у ростр и произнесли похвальные речи. Затем тело было предано огню, и дух новоявленного бога поднялся на небеса.
Но на следующий день, а, может быть, на следующие нундины* произошло нечто такое, чего еще не случалось за всю восьмисотлетнюю историю Рима, недавно отмеченную столетними играми. Из рук в руки передавался свиток, озаглавленный «Отыквление», и город, только что проводивший императора в последний путь, непристойно покатывался от гомерического хохота. Автор (имя его, Разумеется, не было обозначено) развернул сатирическое действие, лавными героями которого были безобразный, гнусный и жесто-
и старик Клавдий и юный, кроткий и прелестный сын Агриппито назначения, лжебог оказался в канцелярии загробного мира по началом собственного вольноотпущенника, ведавшего там, как и при жизни, отделом справок.
Автор пасквиля (скорее всего, это был философ Сенека), незадолго до того назначенный вместе с Афранием Бурром воспитателем Нерона, показал прекрасное знакомство с кухней римской политической и придворной жизни. Обращает на себя внимание аристократическое пренебрежение к Клавдию как уроженцу галльского Лугдуна (Лиона), правителю, оказывавшему покровительство провинциалам, и автору ненужных писаний. Все то, что свидетельствовало о Клавдии (несмотря на все его пороки) как о неординарном политике и ученом, стало предметом насмешек.
Более всего появлению «Отыквления» должна была радоваться отравительница Агриппина. Всеобщий смех над Клавдием был ее оправданием. Это она избавила мир от постылого старца, это она добилась провозглашения императором своего мальчика Нерона.
Первые годы правления Нерона в римских источниках отмечены как «золотое пятилетие». Впоследствии император Траян, человек, не склонный к преувеличениям, назвал их счастливейшими для римского государства. В речи, обращенной к сенату, юный император объявил образцом своего правления порядок, установленный Августом, попранный Гаем Калигулой и вольноотпущенниками Клавдия. Этот манифест, видимо, написанный той же рукой, что и сатира на Клавдия, предполагал, что Август своей сдержанностью и уравновешенностью возродится в его потомке. Но Нерон проявил отсутствие какого-либо интереса к государственной деятельности, словно бы его настольной книгой было не «Жизнеописание Августа», составленное им самим, а «Искусство любви», написанное изгнанником Овидием. Выслушивая днем наставления своих строгих воспитателей Сенеки и Бурра, ночью с шайкой шалопаев он в поисках сильных ощущений бродил по городу, ввязывался в драки и нередко возвращался с расквашенным лицом и синяками. Плиний Старший, доскональный во всем, к чему бы ни обращался, сохранил рецепты мази, которые уничтожали следы ночных похождений Нерона. Однако это была только одна черта характера императора. Другая — всепоглощающая страсть к искусству. Узнавая о каких-либо знаменитостях в пении, танце или актерском мастерств.
побивался встречи с ними и впивал их технику и манеру, ибо гото-ТЫ себя не к роли владыки мира, а к театральным подмосткам.
.Золотое пятилетие» было для Йена временем постижения жизни, бур пившей за стенами дворца на Палатине с его устоявшимися, внушав-ВП1МП скуку и отвращение церемониями. И когда ему показалось, что он овладел актерским мастерством, были изгнаны воспитатели, а интриганка-мать, проложившая ему путь к престолу, была лишеналочестей и власти, а затем и убита после ряда неудачных покушений. Именно тогда Нерон открылся своему народу во всем разнообразии талантов декламатора, певца, кулачного бойца и циркового возницы. В пьесах на мифологические сюжеты он выступал в масках богов, героев и даже богинь. Среди них была и трагедия «Орест-матереубийца», где он выступил в роли, в которой уже успел проявить себя в жизни.
Величие Рима, мыслившееся и как собственное величие, было манией Нерона. И это также было причиной обожания его римской чернью. Но среди сенаторов назревало недовольство, вылившееся в заговор 65 г., возглавленный Гаем Кальпурнием Пизоном. Заговор был раскрыт и участники его казнены или приговорены к самоубийству.
В конце концов, после восстания в Галлии и выступления против Нерона ряда провинциальных наместников и военачальников, командующих легионами, сенат отрешил его от власти и объявил вне закона. Покинутый всеми, Нерон бежал из Рима и в страхе перед казнью приказал себя заколоть.
Таковы эти четверо — лицемер, безумец, антикварий, фигляр. Римские историки не уставали клеймить их преступления, смаковать подробности их жизни и судьбы. Но «времен минувших анекдоты» не просто занимательны. Это материал, характеризующий перемены в обществе и социальной психологии. Если исключить из анализа первых двух, мы можем сказать, что римский трон заняли «новые римляне», которых прежде нельзя было представить не только консулами или народными трибунами, но даже рядовыми сенаторами. Появление их — это переворот, подготовленный экономическим, политическим и духовным развитием римского госу-Дарс гва, управлявшегося людьми в тогах старого покроя, стесняющих движения, и живущих по законам предков, сковывающим м ли и чувства. Но кроме этих законов существовали вечные зако * диалектики. Надо было несколько столетий излагать историю та' ким образом, как это делали римские анналисты и Ливии, чтобы появилась история этрусков и Карфагена, написанная римским императором. Надо было установить лицемернейший из режимов чтобы иметь преемником власти Нерона.
Крушение мифа. С уходом из жизни Августа развеялся, как дым, миф о золотом веке, созданный этим тончайшим знатоком народной психологии и его талантливыми помощниками. Под опавшей позолотой выявились опасные трещины, грозившие зданию которое было воздвигнуто на поколебленной гражданскими войнами почве. Но все же это здание оказалось достаточно прочным несмотря на то, что лживость мифа нигде не выявилась так отчетливо, как в личности и поведении тех, кто венчал пирамиду власти. В сохранении принципата были заинтересованы общественные слои, укреплению которых способствовала политика Августа.
Среди плебеев значительную группу составляли вольноотпущенники, число которых резко увеличившееся уже во время гражданских войн, продолжало возрастать. Веадничество отпускало на свободу рабов, потому что их руками выгодно было совершать сделки вдали от Рима. Широко использовали своих вольноотпущенников для торговых дел и ростовщических операций и нобили, нуждавшиеся в подставных лицах. К этим обычным уже в конце республики категориям новых римских граждан с установлением империи добавилась значительная прослойка императорских вольноотпущенников. Они могли слиться с общей массой новых граждан, но среди них было немало и таких, чья судьба складывалась фантастически. Те, кому улыбнулась Фортуна, могли оказаться во главе провинции или одной из трех императорских канцелярий, основанных Клавдием, могли и просто вызвать симпатию императора или кого-то из его родственников и оказаться вознесенными не только над вчерашними товарищами по несчастью, но и над знатнейшими из римских сенаторов. Среди многих парадоксов, порожденных новым режимом, было и отношение к этим временщикам римских нобилей. Сенат выносил в честь наиболее влиятельных из них почетные постановления, некоторые сенаторы готовы были обивать пороги их домов, соревнуясь в откровенной лести, чтобы добиться расположения вчерашнего раба и приобрести благодаря этому милости императора. Таких вольноотпущенников, перед которыми трепе тали и заискивали сенаторы, были, конечно, единицы, как и тех, кто богател на торговле. Основная же масса вольноотпущенников пняла низшие слои населения. Это были мелкие, а порой и поПО - ^ торГовцы, ремесленники, цирковые возницы, врачи, учи-К служители при магистратах, лица без определенных занятий, ТеЛЯ попитание, как и у многих свободнорожденных бедняков, га-ЧЬнтировалось государственными хлебными раздачами и дополнялось подачками патронов.
Но богат был вольноотпущенник или беден, отпущен на волю частным лицом или императором, он (если, конечно, в его судьбу е вмешивалась всесильная воля императора) не мог получить всаднического достоинства и тем более стать сенатором, с ним по закону не могли вступать в брак не только дети, но и внуки сенаторов. Не мог претендовать на какую-либо из магистратур его сын. Зато ВНук уже был сыном свободного человека и ничем не отличался в правовом отношении от остальных римских граждан.
Не менее, чем обитатели Рима и Италии, в установленных Августом порядках были заинтересованы имущие слои населения большинства римских провинций. «Хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуру» — так сформулировал римскую провинциальную политику ближайший преемник Августа Тиберий. Разумеется, провозглашение принципа не совпадает с практическим его осуществлением. Можно привести немало примеров наместников-грабителей. Но над наместниками все же стоял не сенат, в который входило немало бывших наместников, а власть, заинтересованная в сохранении стабильности империи. Провинциальные города и общины получили по крайней мере возможность обращаться к императору с жалобами и прошениями, которые фиксировались в римских канцеляриях, а не попадали в руки тех, на кого жаловались.
Медленно, но неуклонно в круг лиц, управлявших империей, вовлекались уроженцы провинций — как римляне и италийцы провинциального происхождения, так и галлы, иллирийцы, греки. Преодолевая сопротивление потомков старой знати, императорская власть окружала себя новыми людьми, капиталом которых были не громкие имена и не восковые изображения предков, а энергия, знание жизни и поддержка таких же, как они, провинциальных земельных собственников. Воспитателями Нерона были выходец из Испании, сын учителя риторики Сенека и префект претория галл Афраний Бурр. Из провинциальной знати выходили выдающиеся поэты и историки, подобно тому как ранее, во времена гражданах войн, — из знати италийской. Мощной опорой принципата продолжала оставаться также римская армия. Не только действующая, хранившая границы империи, но и в лице отставников-ветеранов: ты воинской службы, длившейся двадцать-двадцать пять лет, пенсировались льготами, превращавшими воина в крепкого землевладельца, освобожденного от податей и повинностей. Прощ шие через горнило легиона галлы, германцы, иберы, фракиЙ! ь съевшие вместе не один фунт соли и испытавшие жгучую боль центурионовой лозы, становились римлянами из римлян, вернопод данными империи, распространителями римских порядков. Они со ставляли большинство в советах провинциальных городов и обцщн осуществлявших распоряжения императорской власти на местах Ц0 их инициативе создавались в честь императоров и членов их семей хвалебные надписи и устанавливались их статуи. Для части из них военная карьера была первой ступенькой к административной деятельности в Риме в качестве сенаторов и консулов. Для них император был не принцепсом, «первым гражданином», а военачальником командиром, императором в первозданном значении этого слова, и они ощущали себя подчиненными, готовыми выполнить его приказ.
Принципат как форма правления при преемнике Августа практически не имел противников. В это время не мог быть написан памфлет, подобный тому, какой появился в начале Пелопоннесской войны и который бы (с заменой слова «афинян» на «римлян») начинался словами: «Что касается государственного устройства римлян, то, если они выбрали свой теперешний строй, я этого не одобряю...». В Риме были противники отдельных принцепсов, полагавшие, что они не достойны высшей власти и что их следует заменить другими, чаще всего своей собственной персоной.
Такую основу имел заговор против Нерона, идеологом которого стал престарелый философ Сенека. В нем приняли участие несколько сенаторов и преторианцы, в том числе и те, в чьи обязанности входило охранять в Риме порядок и самого Нерона. Целью заговорщиков было заменить Нерона сенатором Кальпурнием Пизоном, внешне представительным, но далеко не безупречным в моральном отношении. Пизона поддерживали не из принципиальных соображений, а одни — памятуя нанесенную Нероном обиду, другие — из расчета на возвышение или обогащение. Это был заговор обреченных, чье поведение во время следствия не могло к тому же не вызвать презрения. Один из них — поэт Лукан — даже выдал собственную мать.
Внешняя политика ближайших преемников Августа. Провозглашенная Августом концепция римского мира в области внешней политики требовала прекращения дальнейшего расширения границ империи. Тиберий старался выполнить этот завет Августа, и предпринятые им после восстания германских и ианнонских легионов походы против германцев имели целью прежде всего > к репить пошатнувшуюся дисциплину, продемонстрировать вариа рам силу и боеспособность войска. Единственное территориал циев. „
пан лишь на укрепление его авторитета в Риме и германцев не Бгронул. Остался невыполненным и его план завоевания Брита-33 и Единственно кто отошел от внешней политической концепции Августа, как ни странно, был самый «мирный» из его преемников — Клавдий, при котором прочным приобретением империи становится Британия.
В 43 г. четыре легиона были высажены на южном берегу острова. Захваченная ими область, населенная племенем белгов, была объявлена римской провинцией Британией. Соседние земли находились под властью племенных вождей. Однако римляне постоянно вмешивались в их внутреннюю жизнь, что вызвало вспышку недовольства. В ее подавлении участвовал сам император. Легионы начали продвижение к главному городу восставших бритов Комулодуну. После его захвата и занятия Лондиния (ныне Лондон) Клавдию был дарован почетный титул Британик, от которого он отказался в пользу своего малолетнего сына.
Правление Клавдия было временем наиболее энергичной политики Рима на Западе. При Нероне возобладала ее восточная ориентация. В связи с нападением на Армению парфян и ее превращением в зависимое государство под управлением парфянского ставленника Нерон направил в 54 г. к границам Армении огромную армию. После тщательной трехлетней подготовки римское войско вторглось в Армению и захватило две ее столицы — Артаксату (58 г.) и Тигра-нокерту (59 г). Армения была превращена в зависимое от Рима царство во главе с Тиграном V. В те же годы римская армия, подкрепленная флотом, успешно действовала против племен, занимавших западный берег Понта Эвксинского (даков, сарматов, роксолан) и поставила их в зависимость от Рима. Римляне заняли древние греческие города Тиру, Ольвию и, дойдя до Херсонеса, освободили его от скифской осады. Весь южный берег Таврики покрылся римскими крепостями. Боспорское царство еще при Клавдии попало в зависимость от Рима. Поставленный там царем Котис называл римского императора своим благодетелем, а себя в знак клиентской зависимо-ти именовал Тиберием Юлием Котисом. Понт Эвксинский практически превратился во внутреннее римское море.
Иной была политика Нерона по отношению к Греции, перед ко-T°poii забрезжил свет подлинной свободы. Прибывший в Грецию
я Участия в Олимпийских играх, на которых он, естественно, оказался в числе победителей, Нерон последовал в Коринф, куда бы вызваны представители всех греческих общин. Перед ними импе* ратор выступил с речью, текст которой сохранился в надпи Объявляя об освобождении греков от римской администрации уплаты податей, Нерон высказал сожаление, что не родился рань ше и поэтому какое-то время грекам пришлось находиться в поло жении подданных. Речь заканчивалась так: «Я оказываю вам бла годеяние не из сострадания, но вследствие благорасположения. Благодарю ваших богов, постоянное расположение которых испытал на суше и на море. Они дали мне возможность освободить не отдельные города, как делали другие вожди, а всю провинцию».
Но счастье, как всегда, оказалось мимолетным. После гибели Нерона и окончания гражданской войны Веспасиан возвратил Грецию под ярмо римской провинциальной системы, сказав, что греки разучились быть свободными. Скорее всего, причиной такого заявления были бурно выражаемые симпатии к покойному освободителю или публичный траур по нему.
Литература. Литература всегда несет отпечаток своего времени и отражает его проблемы и беды. Во времена преемников Августа было не меньше талантов, чем при нем, но мы уже не находим искреннего восторга, пронизывающего произведения поэтов, радужных надежд, что были связаны с прекращением междоусобиц и воцарением гражданского мира под надзором его хранителя принцепса. Литература приобретает характер официоза или становится рупором оппозиции. Все, кто оставил сколько-нибудь значительный след в литературе этого страшного времени, пали жертвами политических преследований.
Бурная жизнь Луция Аннея Сенеки (ок. 4—65), сына известного оратора, выходца из Испании, вобравшая в себя противоречия своего времени, может послужить иллюстрацией тех преимуществ и опасностей, которые ожидали каждого, кто был приближен к носителям высшей власти. Уже в юности, в начале царствования Клавдия, он был, подобно Овидиюксослан, правда, не на край света, а на дикую Корсику, затем при нем же возвращен ко двору, чтобы стать воспитателем наследника Клавдия Нерона, при котором становится первым человеком в государстве и одним из самых богатых людей Рима; но потом уходит от дел и кончает жизнь по приказу того же Нерона, подозревавшего его в организации заговора.
Сенека как мыслитель был выразителем стоицизма в той его форме, какую это философское направление приобрело в труДа Панеция и Посидония, восприняв некоторые идейные положения тонизма (так называемая средняя стоя). Приспособившись к виям мировой империи с неограниченной властью обожеств-У^нных иМПераторов, стоицизм перетасовал три ранее разработан-ЛС им философские дисциплины, поставив впереди логики и фи-НЫби этику. Этот термин как обозначение особой области исследо-31 ия встречается уже у Аристотеля, но лишь у стоиков римского ваеМени он приобретает смысл учения о воспитании личности. Л -шу Сенека продолжает считать, как и первые стоики, материальной сущностью, наделенной разумом, однако несвободной от разного рода аффектов. Цель философии он видит в освобождении души от всего, что ее отягощает и препятствует восхождению к богу как некоей разлитой в космосе разумной творящей силе. Сенека не исключает возможности жизни души, этой небесной гостьи, вне низменного по своей природе тела.
Занимая позиции религиозной философии, Сенека скептически относился к традиционной староримской религии и отрицательно — к восточным религиям, в его время активно внедрявшимся в римское общество. «Не нужно простирать руки к небу, — писал он , обращаясь к своему ученику Луцилию. — Не нужно умолять жреца, чтобы он допустил нас к самому идолу. Бог близок к тебе, он с тобою, он в тебе. Да, это так: в нас обитает святой дух, блюститель и страж всякого блага внутри нас».
Огромный корпус сочинений Сенеки — ценнейший источник сведений как о его времени, так и о предшествующих эпохах римской истории, к которым он обращается в поисках примеров, подкрепляющих те или иные философские тезисы. Его не интересует видимость, к которой устремлены авторы современных ему исторических трудов. Его возмущает нагромождение ничего не дающих ни уму, ни сердцу внешних деталей (таких, как подсчет числа гребцов у Одиссея или выяснение имени первого римлянина, проведшего по городу слонов). Предмет его исследования — изменения, происходящие в общественной морали, и он тесно связывает их с превращением маленькой гражданской общины, сохраненной героизмом и самопожертвованием ее членов, в огромную державу, правящий класс которой сосредоточил в себе все мыслимые пороки. Перед читателем трактатов Сенеки и его переписки с Луцилием, словно на орхестре театра, сменяют одна другую чудовищные фигуры тех, «один поцелуй которых заклеймит даже лишенного стыда»; тех, кто превратил свои городские дома и сельские виллы в застенки; роскошествующих путешественников, распространяющих пороки по всему кругу земель; торгующих чужим и собственным телом; чудовищ-Нь,х обжор и мотов; тупиц, скупающих образованных рабов в надежде прослыть образованными; растлителей детей. Впоследстви поэты-сатирики Марциал и Ювенал не смогут ничего прибавить к этой галерее выродков рода человеческого. Полные риторичес кого пафоса проповеди Сенеки о добродетели, обращенные к дпу зьям, знакомым, к самому себе, носили отвлеченный характер не требовали отказа от высокого положения в обществе и от богатства. Проповедуя эти же идеи в трагедиях, Сенека показывае гибельность тирании, пагубность страстей, благотворность ухода от общества — вплоть до самоубийства, избавляющего душу от раздвоенности и нравственных мук. Во всех его произведениях рассыпана масса афоризмов о дружбе, о счастье, о жизни и смерти.
Духовно близок Сенеке был его племянник Лукан (39—65), прославивший себя поэмой «Фарсалия», посвященной гражданским войнам времени Цезаря. Оппозиционность поэта господствующе му режиму очевидна: симпатии Лукана всецело на стороне противников Цезаря — Помпея, Брута, Катона, особенно последнего, как самого стойкого защитника республики. В поэме много мистических мотивов, призванных наполнить сердце ужасом в духе эпохи, когда всеобщая неуверенность в завтрашнем дне заставляла люд обращаться к шарлатанам — астрологам, гадателям, колдуньям.
В отличие от Лукана творчество другого приближенного к Нерону писателя, Петрония (7—66), не было оппозиционным. Он не прославлял ни республиканцев, ни сенат и не высказывал недовольства режимом, ведя беззаботную жизнь при дворе Нерона, который ценил его, по словам Тацита, за утонченную роскошь, легкость нрава и распутство и называл «арбитром изящества». Но и его жизнь по вол принцепса оборвалась вскоре после гибели Лукана происками всесильного вольноотпущенника Нерона Тигеллина, видевшего в Пет-ронии «соперника, превосходящего его в науке наслаждения».
Роман Петрония «Сатирикон», от которого сохранилась лишь незначительная часть, не имел отношения к опале писателя. А между тем он, может быть, острее и точнее, чем «Фарсалия» Лукана, бил по установленному цезарями режиму.
«Нравы народа поет мой безмятежный язык», — заявляет писатель, чередующий в своем произведении прозу с обильно вводимыми стихотворными вкраплениями. И перед читателем разворачивается, хотя и утрированная согласно закону жанра, но в основе своей реальная жизнь Италии — такая, какой она стала после затянувшихся на три поколения гражданских войн, двух волн проскрипций, оголивших самые низменные человеческие инстинкты, после восьми десятилетий режима, гордившегося установлением граждан ского мира и стабильности.
Герои Петрония попадают в ситуации, в которых мог оказаться
бой из его читателей. Мелькают сценки в храмах со старухами-щами, не гнушающимися никаким обманом, в лупанарах, куда
дники затаскивают отчаянно сопротивляющиеся жертвы, появ-СВ „тгм толпы юношей, охотящихся за богатыми бездетными ста-
ками в расчете на наследство. Особенно вдохновенно описывает Пстроний пир у разбогатевшего напыщенного вольноотпущенника Тримальхиона, само говорящее имя которого («трижды отвратный») стало для современников тем же, чем впоследствии молье-ровский Журден.
Вот он, один из тех, кто «был лягушкой — стал царем» (или, как мы говорим, вышел из грязи в князи). На стене принадлежащего eMV дома художник изобразил все этапы метаморфоз Тримальхиона: невольничий рынок; вступление в дом господина; кудрявый услужливый мальчик; преуспевающий раб-казначей. Тримальхион в совершенстве изучил науку угождать. Удовлетворяя низменные прихоти и господина, и госпожи, он добился не только свободы, но и сказочных богатств. «Земли у Тримальхиона — коршуну не облететь, деньгам счету нет. А рабов-то, рабов-то, ой-ой-ой сколько. Честное слово, пожалуй, и десятая часть не знает хозяина в лицо». Богатство дало Тримальхиону неограниченную власть над людьми. Испытавший унижения и побои выскочка стремится выместить свои обиды на других. Тримальхион-рабовладелец еще более груб и жесток, чем его предшественник, римский нобиль. На дверях его дома надпись, предупреждающая раба о последствиях самовольной отлучки. Не успевают гости перейти порог, как они видят подготовку к экзекуции.
Императорская власть сделала все, чтобы такие, как Тримальхион, чувствовали себя спокойно. Легионы охраняли римские границы, а в самой Италии следили за порядком преторианские когорты. Отсюда безграничная преданность Тримальхиона и его гостей императору. В тот момент, когда благодаря хитроумному устройству чуть ли не в рот падают пирожные, в зале раздается дружный возглас: «Да здравствует божественный Цезарь, отец отечества!»
Нарисованные Петронием сцены вызывали живые ассоциации с ненавистными фигурами разбогатевших выскочек, на чьих пирах приходилось бывать и сенаторам, осыпавшим своих «тримальхио-иов» такими же притворными похвалами, какими герои Петрония воспевали «мудрость» угощавшего их богача. Не случайно «пир у римальхиона», неоднократно в древности переписывавшийся, оказался единственным полностью сохранившимся отрывком из Романа Петрония.
Тирания, накладывавшая оковы на независимую мысль, была нал лучшей питательной почвой для всякого рода иносказаний. Не с' чайно отец басни Эзоп творил на Самосе во времена тиранов П римской тирании процветал Федр (ок. 15 г. до н.э. — 70 г. н.э.), сбо И ник басен которого озаглавлен: «Федра. вольноотпущенника Авгус та, Эзоповы басни». Федр переложил сюжеты басен Эзопа латин скими стихами и дал им новую жизнь в римском мире, подобно tomv как это сделал Крылов, переработавший сюжеты Федра и Лафонте-на в России.
Басни Федра воспринимались как образцы народного творчества Старший современник Федра Сенека говорит о басне как предмете, не тронутом римлянами. Молчат о Федре и другие знаменитые римские писатели, но сам Федр предчувствовал славу, которая пришла к нему через сотни лет. В прологах к книгам басен (их шесть) он с гордостью сообщает о себе и о своем назначении, а также объясняет, что его заставило идти по стопам Эзопа:
Скажу я кратко. Угнетенность рабская, Не смевшая сказать того, что хочется, Лишь в баснях выразить умеет помыслы.
Из пролога становится известно, что басни Федра вызвали гнев Сеяна. Надо думать, что это были не пересказы сюжетов Эзопа, а прямая насмешка над влиятельным временщиком — ведь Федр не пощадил и Нерона, создав образ «великого артиста» в басне «Флей-тист-принцепс».
Предметом насмешек Федра становятся также придворные льстецы, ищущие императорских милостей (« Цезарь и служитель»), казнокрады, тунеядцы, болтуны-риторы, бессовестные обманщики жрецы и развратники.
Источники. Истории Юлиев-Клавдиев обеспечена источниками не
хуже, чем время Августа. Это, как и для предыдущего периода, и «История» Тацита, и биографии принцепсов в «Жизнеописаниях двенадцати Цезарей» Светония, также и Флор, и Лион Кассий. Вместе с тем к этому общему для времени принципата набору источников добавляются авторы, чьи произведения связаны непосредственное временем Юлиев-Клавдиев. Особенно интересна «Римская история» Веллся Патеркула, выходца из Кампании, ооя-занного своим выдвижением принцепсам, прежде всего Тиберию, становящемуся главным героем его повествования.
От времени римской империи, в том числе начального ее периода, сохрани лось немало архитектурных памятников, частично никогда не исчезавших с по верхности земли, но главным образом выявленных в ходе раскопок. Если Д-реснубликанского периода можно говорить лишь о выявлении нескольких ■ ^ русских городов, то императорский период дал целые городские комплексы Италии и за ее пределами. Из них наиболее значимы порт Рима Остия. пи„ которого начал Клавдий, Помпеи и Геркуланум в Италии, Аполлония сТР£!лИрии, Аквинк (совр. Будапешт) на Дунае, Дура-Европос, Пальмира и В )дисий в азиатских провинциях Рима. Помимо этих комплексов, дающих ^.^•тавтение о городской жизни в целом, существует огромное количество ^Р6,11 'ых паМятников как в самом Риме и Италии, так и в многочисленных °Т ских провинциях. Сохранились руины дворцов Тиберия и Калигулы, вме-Ри с иачалом той самой соединявшей покои Калигулы с цирком подземной СТС «пей в которой этот император был убит заговорщиками. Раскопки «Золо-Г3' о дома» Нерона стали прекрасным дополнением к описанию образа жизни последнего из Юлиев-Клавдиев.
В ходе раскопок был получен большой эпиграфический и нумизматический материал. Как и для времени Августа, преобладают надписи легионеров — посвятительные, вотивные, многочисленные эпитафии с информацией о прохождении службы и полученных наградах. Немало текстов, связанных с жизнью городов Италии и провинций. Для установления картины организации власти исключительно важна относящаяся к годам правления Тиберия надпись, обнаруженная в одном из небольших городков Этрурии, повествующая о создании особых комиссий, включавших как сенаторов, так и всадников, в функции которых входил отбор кандидатов на те магистратуры, которые считались высшими. Так мы получаем документальные подтверждения сообщениям литературных источников о контроле императоров над выборами, несмотря на фактическую утрату в эпоху империи значения любой из республиканских должностей.
Не меньшую, чем для времени Августа, ценность, имеют и монеты Юлиев-Клавдиев. Как и в монетах Августа, на аверсе обычно изображен правящий император со всей его титулатурой, что дает возможность судить о значении, придаваемом старым республиканским магистратурам, особенно трибунату, присутствующему в перечислении должностей на всех монетах Юлиев-Клавдиев . Дают монеты сведения и о постройках и событиях, которые власть считала наиболее важными. Так, реверс серебряного сестерция Нерона был украшен изображением «Золотого дома». Немало могут рассказать монеты и о состоянии римской экономики. Включение в золотую и серебряную монету примеси меди, впервые осуществленное при Нероне, красноречиво свидетельствует о состоянии императорского фиска. Тот факт, что в Александрии, Антиохии и некоторых других крупных городах восточных провинций монеты чеканились, хотя и с изображением императоров, но по греческой весовой системе, а малоазийские греки продолжали чеканить серебряные монеты греческого типа, соответствовавшие римскому денарию, говорит о значительной самостоятельности экономической жизни римского Востока, не ставшего в отличие от провинций Запада оринической частью единой хозяйственной системы. Вместе с тем использование римской монетной системы в чекане монет союзных с Римом восточных царств — объективное свидетельство их политической зависимости.
Резкое увеличение количества выпускаемых монетными дворами тессер указывает на то, что при всех изменениях, которые вносили преемники Августа в Управление империей, они (за исключением Тиберия) сохраняли неизменным н Цип «хлеба и зрелищ», возведенный основателем империи в ранг государственной политики.
и п. аким °бразом, круг источников по первой династии принципата обширен п ' К)<),)разен, и комплексное их использование позволяет составить ясное ' СТавление о жизни Рима и его провинций при первых императорах.