История. Сохранение памяти О прошлом

С давних пор считалось в Риме занятием, достойным патри-рС „угодным богам. Оно считалось привилегией понтификов, ко-Ш пые вели из года в год записи, отмечая не мудрствуя лукаво, кого Тз сограждан удостоили высшими почестями - избранием в кон-ИупЫ преторы, цензоры, с кем из соседей вели переговоры, а с кем С ойны, какие знамения посылали римлянам боги и какие меры были типяты для предотвращения гнева небожителей. Эти записи делались на выбеленных досках (отсюда наше «альбом»), которые выставлялись на форуме для всеобщего обозрения, а потом хранились в храме в назидание потомству.
Когда Рим вышел на мировую арену и римляне узнали, к своему удивлению о существовании у других народов исторических трудов, появилась потребность дополнить погодные записи (анналы) историей. Казалось бы, чего проще! Добудь папирус или пергамент, бери в руки стиль и пиши историю на родном языке! Но первый, кому пришло в голову это сделать, столкнулся с непредвиденными трудностями: оказалось, что в латыни, языке, которым он пользовался в быту и, не менее успешно, на форуме и в курии, почти не было слов для обозначения исторических и философских понятий и идей. И пришлось этому римлянину (имя его Фабий Пиктор) воспользоваться для написания римской истории греческим языком. Зачем же он взялся за это, понимая, что его труд не будет прочитан преобладающей массой сограждан? Скорее всего, его история была адресована не читателям-соотечественникам, а сицилийским грекам, союзникам Рима в войне с Ганнибалом. Она не содержала осмысления событий Ганнибаловой войны, а давала лишь их оценку с позиций патриота, стремившегося доказать, что карфагеняне — это людоеды и чудовища, а римляне — честные и порядочные люди, которым выгодно помочь, не опасаясь каких-либо подвохов с их стороны.
У Фабия Пиктора отыскался последователь, римский сенатор, составивший историю по-гречески во время войн Рима с Персеем. Тогда в Риме уже появилось немало людей, которые знали греческий и могли оценить этот труд. Обращаясь к своим читателям, историк в предисловии просил простить ему ошибки в языке, которым овладел не в полной мере. Естественно, Катон обрушился на соседа по сенатской скамье со всей колкостью своего красноречия: «Не знаешь языка, зачем пишешь и извиняешься!». Очевидно, именно тогда Катон задумал доказать, что история может быть написана и по-латыни.
Однако прежде чем он успел осуществить свое намерение, в Риме появился настоящий историк. И, как и первый римский литсратор, не по своей воле! Правда, его не водили, как Л ивия Андр0. ника, по Италии в цепях, не показывали зевакам на триумфальной процессии. Он прибыл на корабле, набитом, как пифос сельдями такими же, как он, заложниками. Но, словно бы по воле музы Клио' пожелавшей, чтобы ей поклонялись и в Риме, его не отправили в болота Этрурии, где вскоре погибли почти все остальные пассажиры прибывшего в Остию корабля, а оставили в городе на семи холмах и поселили в доме Эмилия Павла, победителя македонского цари Персея. Этого пленника Рима звали Полибием. Впоследствии Цицерон скажет о нем: «наш Полибий».
Полибий, сын стратега Ахейского союза Ликорты, сам занимавший вторую по значению выборную должность в этом союзе, успевший побывать в качестве дипломата в Египте, потеря.'! все, что имел у себя на родине в Мегалополе, но в варварском Риме он обрел досуг, столь необходимый для осмысления судеб человечества. Оказавшись приближенным к первым людям государства, он стал очевидцем таких переломных событий, как разрушение Карфагена, Коринфа, война с Нуманцией. Начальник конницы у себя на родине, Полибий сделался в Риме историком, охватившим в своем труде события всего круга земель. Без этого труда, ставшего в Риме недосягаемым образцом, история оставалась бы на уровне анналов или пропагандистского сочинения Фабия Пиктора.
«Всеобщая история» Полибия — ценнейший источник для понимания сложного пути взаимодействия средиземноморских культур (без нее эта глава вряд ли могла быть написана). Как человек и политик, приветствовавший обогащение Рима греческой культурой, Полибий надеялся, что и римляне, в свою очередь, будут рассматривать его родину не как «добычу римского народа», а как партнера, пусть и более слабого, но способного дать новым владыкам мира то, чего им так не хватало, — культуру и образованность. И здесь его ждало двойное разочарование: римляне оставались потомками вскормленного волчицей Ромула, а его соотечественники, воочию убедившиеся в том, что такое Рим, видели в нем, Полибий, предателя.
В Риме Полибий столкнулся не только с поклонниками греческой культуры — такими, как семья, где он жил, но и с влиятельными политиками, которые, подобно Катону, видели во всем греческом угрозу старым добрым нравам и военному могуществу Рима. Слово «философ» было для них ругательством, чтение — пустой тратой времени, наука — надувательством, греческий образ жизни — развратом.
Полибий оказался свидетелем той устроенной претором Анини* ем драки греческих актеров, о которой уже говорилось выше. Был он очевидцем и другого эпизода, не менее показательного для оцени культурного уровня римлян середины II в. до н. э. Во время раз-К шения Коринфа солдаты играли в кости на брошенных наземь яотинах знаменитейших греческих художников, и он слышал, как опководец Муммий, от него же узнавший о ценности этих «размалеванных досок», отдал приказ: «Доски собрать, сосчитать и доставить в Рим. Если хоть одна пропадет, вас малевать заставлю».