ЛИТЕРАТУРА, БЫТ И НРАВЫ БУРНОЙ ЭПОХИ

Эпоха гражданских войн — время разительных перемен в культурной жизни всего круга земель. Риму достались не только материальные богатства, ставшие источником междоусобиц и кровавых столкновений, но и духовные ценности, интенсивное освоение которых принесло удивительные плоды. Рим и Италия перестают быть захолустьем в области культуры. Сами победители включаются в полной мере в создание единой средиземноморской культуры.
Греческий культурный опыт и Рим. Переживаемый Италй ей кризис полиса толкал римлян к изучению сходного процесса у греков и к поиску выхода из бедствий с помощью греческой философии, историографии, литературы. Если во времена Сципиона Эмилиана обращение к греческой культуре наталкивалось на противодействие тех, кто видел в ней источник разложения исконных италийских общественных устоев и нравов, то в годы Помпея и Цезаря у греческих мудрецов стали искать ответы на вопрос, как спасти общество от грозящего ему распада. К греческому опыту обращаются не только представители высшем'! знати, но и люди средних сословий, выходцы из италийского захолустья. 11 именно они, Цицероны, Варроны, Катуллы и Лукреции, создают величайшие памятники римской культуры.
Посидоний. В это время наибольшим влиянием пользовался
грек из сирийской Апамеи Посидоний (ок. 135—51), создавший на Родосе свою школу, через которую прошли не только греки, но и римляне, в том числе Помпей и Цицерон. Универсальный ученый, соединивший стоическое учение с концепциями Платона и Аристотеля, Посидоний стремился охватить единым взглядом космос, землю и человечество. До него стоики утверждали, что мир в его бесконечной зеркальной повторяемости рождается из огня и в огне погибает, чтобы возродиться вновь. Посидоний же, исходя из этнографических наблюдений за обычаями разных народов, утверждается в мысли, что человечество, уже в начале своего пути изобретя одежду, жилища, земледелие, мореплавание и научившись делить земли с помощью созданного тогда же оружия, неуклонно движется вперед в усовершенствовании прежних достижений; но в то же время оно откатывается назад в нравственном отношении, пока постепенно утрачиваемая древняя мудрость не исчезнет полностью и мир не сгорит в воспламененном им самим пожаре.
Критика пороков цивилизации — это одновременно и критика римского господства, ведущего к раздорам между гражданами и Кям 1К)рабощенных. Используя в качестве примера современ-росста НДИОЗНЫе восстания рабов в Сицилии, Посидоний рису-ные еМ - ЖССТочайшего угнетения человеческой личности, явив-6Т Ка,-я результатом завоевания римлянами острова и его эксплуата-Шег°(мскими всадниками. Тем же сопоставлением — «человек и 11,|П 'ш ишия» - руководствуется Посидоний, обращаясь в своем 10/13 пическом труде к кельтам и германцам, к обитателям Испании, ист dvk) он посетил. Он с симпатией рисует их жизнь, лишенную К°чШ1еств, близкую к природе. Эти варвары, не ценящие золота и паюненных камней, ближе к золотому веку, чем греки и римляне.
«Вилла папирусов». Во времена Катона Старшего в кругах римских землевладельцев его типа и городских низов слово «философ» бы 10 бранным. Философов относили к бездельникам, рассуждающим, вместо того чтобы заниматься полезным делом. В I в. до н. э. даже в маленьких городах Италии возникают философские центры, кружки любителей греческой мудро - .
сти. В Геркулануме, у подножия Везу - а-(_
вия, в середине I в. на вилле римского аристократа поселился греческий философ-эпикуреец Филодем, родом из Йалестинского города Гадар. Он приехал в Италию из Афин со своей тщательно подобранной библиотекой и нашел для нее читателей, а для себя почитателей. Часть библиотеки Филоде-ма обнаружена в середине XVIII в. в ходе раскопок Геркуланума. С тех пор ученые разных стран с невероятными усилиями разворачивают полуобгоревшие, слипшиеся свитки, и из пепла, подобно сказочной птице Феникс, возникает удивительное чудо — создание человеческого ума, против которого оказались бессильными ярость Везувия и само Время.
Среди многих десятков ныне развернутых свитков библиотеки «Виллы папирусов», наряду с трудами Эпику-Ра и многих его греческих учеников, Философов других направлений, Ь1ли найдены и произведения само-0 Фнл<>Дема на философские и морально-этические темы. Так, в тр^ тате «О хозяйственности» совремеЯ ник и сосед Красса и Лукулла ири[ зывает к умеренности, поскольку б0 гатство приносит больше неудобсЭ чем удовольствий, а безудержная М(ь' гоня за наживой лишает мыслящего человека спокойствия духа. В проИз.. ведениях па моральные темы фцЛ|). лем бичует лесть, несовместимую с ,. человеческим достоинством, Высп
Мозаика пола в одном из w
помещений«Виллыпапирусов» комерие и другие пороки, столь характерные для римского общества времен гражданских войн. Вытянувшаяся на четверть километра вдоль береговой линии и как показали последние исследования, двухэтажная «вилла папирусов» была построена по образцу греческого гпмнасия. В примыкавшем к зданию парке зелень оттеняла белизну статуй мудрецов греческих и римских поэтов, эллинистических царей времени Эпикура, мифологических персонажей. Это как бы философское убежище Эпикура, воссозданное на почве счастливой Кампании как раз в то время, когда в Афинах был разобран на камни дом Эпикура и срублены его сады. И оно стало новым садом, собравшим тех, кому доступно высшее из наслаждений - возможность постижения тайн природы и достижений человеческого интеллекта.
Сатура*. Во второй половине II в. в Риме появляется жанр, который римляне именовали собственным. «Сатура всецело принадлежит нам», — писал почти два столетия спустя римский оратор Квинтилиан, связывая ее возникновение с именем римского всадника Гая Луцилия (180-102), в чьем творчестве он отмечал «колкость и значительную едкость».
Обозначением жанра стало слово, первоначально не имевшее отношения к литературе. Сатурой называли предназначенное для жертвоприношений сакральное блюдо, состоявшее, согласно римскому антиквару Варрону, из вяленого винограда, ячменя и вымоченных в медовом вине семян сосны, — короче говоря, это смесь, всякая всячина, мешанина. Но уже в словаре времени Августа, налагаемом одним из поздних авторов, понятие сатуры стало более широким: «сатурой называется род кушанья, изготовленного из пешей, закон, составленный из многих других законов, и род р^ны ения в котором речь идет о многих вещах». Впоследствии, стихот поваЛЬНОГО увлечения греческой культурой, чисто римское 3 n°pV тали произносить на греческий лад - «сатира», по ассоциа-СЛТс греческими сатирами, связанными с характерной для гречес- пттеатра сатировской драмой.
Н возможно установить точно, когда именно в понятие сатиры о вкладываться то значение, которое вкладываем в него мы. Называя свои произведения вслед за Луцилием «Беседами» (а не Сатирами», как принято в наших изданиях), Гораций, употреблял * ово «смесь» (сатура) только в том смысле, что речь в них идет одновременно о многом. О том, что такого рода «смесь» с обличением им не связывалась, свидетельствует строка: «Многие думают, будто бы в смеси излишне я резок». Впоследствии и Ювенал говорил о «смеси», содержащейся в его стихах:
Все, что ни делают люди, — желания, страх, наслажденья, Радости,' гнев и раздор.
Однако в конце I или начале II в. н. э. переосмысление понятия уже произошло, и в труде одного из греческих грамматиков, опиравшегося на теоретическую литературу времени, предшествовавшего творчеству Ювенала, мы читаем: «Сатирой у римлян считается, по крайней мере теперь, стихотворение язвительное и сочиненное для обличения людских пороков на манер древней комедии, каковы произведения Луцилия, Горация и Персия. А некогда сатирой называлось стихотворение, составленное из разных сочинений, каковы произведения Пакувия и Энния».
Тем не менее даже в начале VI в. н. э. в определении сатириков подчеркивалось прежде всего то, что они «говорят одновременно о многих предметах», хотя уже давно к жанру сатиры относили и «Отыквле-ние» Сенеки, и «Сатирикон» Петрония, от этого критерия далекие.
Как бы то ни было, творчество Луцилия представляет собой, насколько можно судить не только по утверждениям древних авторов, но и по разрозненным строкам и немногочисленным фрагментам сохранившегося его наследия, первую римскую сатиру в нашем понимании слова. Он первый в римской литературе придал смеси разных сюжетов тот обличительный характер, который стал главным признаком жанра. Стараясь быть предельно понятным, Луци-ЛИи избирает для своих сатир разговорный стиль, вводя в них фиктивного собеседника, чьи доводы опровергает.
Родившийся в кампанском городке Суэссе, но рано перебравший-Ся в ^им - Луцилий не понаслышке знал изнанку жизни города, где Луцилий клеймит такие пороки современною ему общества, как страсть к обогащению и сопутствующие ей роскошь, изнеженность алчность, невежество и суеверия, взяточничество, честолюбие, корысть, разврат, ложь и лицемерие, рабское подражание грекам. Он считает неприемлемыми нравы, при которых мерилом добродетели и ценности человека становятся деньги («Сколько имеешь ты, столько и стоишь, и ценят за столько тебя»).
Сатира его не безлика. Утверждая, что доблесть - «людям дурным быть врагом», он без колебаний называет сенаторов, консулов, видных политиков, и имена многих из них с легкой руки поэта становятся нарицательными в современном ему Риме. Недаром впоследствии Ювенал, характеризуя силу обличительного дара Луцилия, скажет:
Всякий раз как Луцилий, словно меч обнажив, С бранным пылом и криком идет в наступление, Краска стыда заливает лицо у того, У кого уже кровь от злодейства застыла.
В то же время в круг тем, охваченных поэтом, входит не то сатира в нашем понимании слова. Человек высокой образованн ти, занимавший достойное место в эллинофильском кружке С пиона, знаток греческой философии, он обращается также к ф1ь софским рассуждениям и к литературоведческим изысканиям. К ме того, сохранились фрагменты с описанием путешествия Кампании и Сицилии и строки, посвященные прогулкам в кр друзей и любовным похождениям. Со слов Горация известно, чт творчестве Луцилия немалое место занимали и автобиография» кие заметки. Поэт был убежден, что главная тема поэзии — жиз! во всех ее как прекрасных, так и уродливых проявлениях, а зна и то, что строгие моралисты продолжали противопоставлять «Д' именуя «досугом». Этот «досуг» характерен и для самого ЛуШи принимал под командованием Сципиона участие в Ну-Хотя о ^ воИне, но впоследствии отказался от исполнения госу-М*ятЯН ых должностей. В творчестве поэта досуг получает как дар(ТВеальное обоснование в переломный период римской истории, бы мор столкновении старых и новых нравов складываются новые К°нности. утверждающие право человека на частную жизнь.
Лукреций. Трудно сказать, был ли юный римский поэт, выходец
Кампании Тит Лукреций Кар (99-55) одним из слушателей Фи-И3 ма прогуливался ли он по аллеям нового сада, вглядываясь в бюсты философов, пользовался ли свитками Эпикура из библиоте-
т1ого грека или изучал их в другом месте. Но сама атмосфера оазиса науки в Геркулануме лучше всего объясняет, как могла появиться поэма «О природе вещей», одно из величайших произведений ла-
некой поэзии, обогащенной греческим опытом. В то время когда героем Рима был завоеватель Азии Помпей, силой зависти побудивший к объединению двух других честолюбцев, Лукреций поведал римлянам о подлинном герое, принесшем миру не разрушение, не рабство, а истинное, свободное знание. Герой этот - Эпикур, раскрывший людям тайны природы, в том числе и тайну происхождения человечества и его культуры, самый мужественный из смертных:
Не испугали его ни вера людская в богов, ни грохот Грозного неба, ни молнии. Это только сильнее Волю в нем возбудило, и страстно ему захотелось Первому дерзко сорвать с ворот природы запоры. Жизни и силы исполнен, он смело шагнул за ограду Мира горящую, мыслью и духом объемля Всю безграничность Вселенной...
Лукреций понимал, что достижения науки, тем более греческой, останутся чужды среднему римлянину даже на родном языке, если их не переложить на язык образов. И он дал этот удивительный творческий перевод, для нас тем более ценный, что труды Эпикура большей частью утрачены. Римский поэт донес не только мысли Эпикура, но и атмосферу своего времени. Лукреций не говорит о событиях гражданских войн, но за строками поэмы в виде намеков, встают бедствия Италии, терзаемой честолюбием, алчностью, погоней за наслаждениями.
Как иллюстрация сулланских проскрипций (и как предсказание пРоскрипцИй второго триумвирата) могут быть поняты строки поэмы:
Кровью сограждан себе состояния копят и жадно Множат богатства свои, громоздя на убийство убийство.
Говоря о погоне за властью, Лукреций рисует обра:) полководца глядящего на «свои легионы», выстраивающиеся на по. ie для битв У Сципионов не было «своих легионов». Они командовали легион*1 ми республики. И становится понятно, что автор рисует картину ю времени, когда легионы служили «своему» полководцу - Помпе ° Цезарю или Крассу.
О жизни Лукреция почти ничего не известно. Единственный д0. стоверный факт, что после его смерти поэму «О природе вещей» издал Цицерон. Характеризуя это произведение в письме брату, издатель пишет: в поэме «много проблесков природного дарования но вместе с тем и искусства». Позднее кратко, но восторженно о Лукреции отзывались поэты Вергилий и Овидий, при этом Вергилий даже не назвал его имени.
Счастлив вещей познавший причину...
Рано умерший (по преданию, покончивший с собой из-за неразделенной любви), Лукреций как поэт и впрямь был счастливцем
ибо его поэма стала памятником всей античной мудрости.
«Ненавижу, люблю!» Одновременно с появлением научной и
наставительной поэзии в Риме возникает и лирика, отражающая всю гамму чувств человека эпохи гражданских войн — от страстной любви до не менее страстной ненависти.
Италийским Лесбосом, родиной римской любовной лирики стала некогда колонизованная и цивилизованная этрусками, по вотуже два века как включенная в ареал латинской культуры Цизальпинская Галлия. Здесь сложился кружок молодых латинских поэтов, которых Цицерон называл «новыми поэтами •> (по-гречески — «нео-териками») или «эвфорионцами» — по имени ученого и темного александрийского поэта Эвфориона. Провинциальные дарования в своей поэтической программе действительно выдвигали в качестве образца не Сапфо и Алкея, а эллинистического поэта Калли-маха. Но один из неотериков, великий Валерий Катулл (87—ок. 54), по силе своего темперамента и поэтическому дару должен быть назван продолжателем не александрийской учености, а лесбосской неоглядной страсти.
«Ненавижу, люблю!» — это начальные слова короткого стихотворения Катулла, которое он посвятил своей неверной возлюбленной Лесбии. Под этим псевдонимом скрывается римская красавица Клодия, сестра того самого Клодия, который, перейдя из патрициев в плебеи, стал народным трибуном и опорой завоевывавшею Галлию Цезаря. Клодия, в отличие от брата, отказалась не от знатного происхождения, а от нравственных правил, предписываемы
ми законами и обычаями. Она могла бы датировать исто-Р М(' leii жизни по именам не консулов, а любовников — ее спаль-Р11^1 п открыта и для старцев, и для юношей, и для римлян, и для 11Я п'тиалов. Цицерон назвал Клодию особой «не только знат-ПР0 т. мигтичргк-ир ипеи и сам занимался астполопматик»; третьей чашей, самой замысловатой по форме и необъ НОЙ по содержимому, владел ритор. 1'
Одна из начальных школ находилась на форуме, в портике, отде ляясь от прохожих прикрепленными к колоннам матерчатыми за навесками. Монотонный голос учителя порой заглушался крика* ми площадных зазывал или патетическими возгласами оратора, за нявшего ростры, и, наоборот, в речь народного трибуна подчас врывались всхлипы наказываемого ученика. Школа была неотъем лемой частью городской жизни и находилась в самой ее гуще.
Разумеется, существовало и домашнее образование, но теоретики римской школы полагали, что предпочтительней образованней воспитание в коллективе, ибо все делать сообща — врожденное свойство людей, и совместным обучением создается важнейший его стимул: соревнование между учащимися.
Литератором чаще всего был вольноотпущенник-грек. Он учил расположению букв и их названиям, складыванию букв в слова, начальному счету с помощью пальцев. Правая рука была «богаче» левой, ибо ее пальцы обозначали сотни и тысячи, а пальцы левой — единицы и десятки. Пальцы сменял абак, умещавшийся в ладони левой руки и напоминавший современные счеты. По воткнутым в стенки абака стержням передвигались счетные шарики, означавшие цифры или единицы мер и веса. У литератора, как видно по пом-пейской фреске, показывающем! наказание в школе, обучались и мальчики, и девочки. Сохранилось также изображение литератора на могильном памятнике из Капуи. Он представлен на кафедре с двумя воспитанниками — мальчиком и девочкой. Из стихотворной надписи под барельефом, содержащей похвалу учи гелю за вложенные в детские души добрые семена, видно, что во время уроков он писал завещание. Плата за обучение вносилась без задержек, в строго определенный день. Но ее не хватало.
Школа грамматика и школа ритора. «Грамматика, - говот рил впоследствии Квинтилиан, — распадается на две части — искусство правильно говорить и толкование поэтов». Вслух заучивали законы XII таблиц, «Одиссею» в переводе Ливия Андроника. О комедиях Менандра узнавали по их переделкам Плавтом и Терен-цием. От учителя-грамматика требовалась всесторонняя образованность, и его общественное положение было более высоким, чем литератора. Но и он материально зависел от щедрости родителей учеников и не мог роскошествовать.
В школе ритора обучение охватывало теорию ораторского искусства и практические упражнения в составлении речей. Темы для речей часто брались из греческой истории и миф°л0 лим. как против сицилийского ти-П^С. фаларида, приказавшего изго-Еюить медного быка как орудие Т° чительной казни для своих сограж-мУн так и в оправдание этого тирана). При подготовке речей такого типа в обучение врывалась современность, ибо способы казней меняются, а тираны остаются тиранами, хотя и называются по-разному. Юноша, научившийся обличать Фаларида, был подготовлен к тому, чтобы в сенате, в суде или с ростр в тех же словах и с помощью тех же приемов добиваться уже не похвалы учителя, а негодования или одобрения слушателей.
В школе грамматика или ритора обучались сыновья сенаторов и всадников разной политической ориентации. И то, что говорили за закрытыми дверями дома, удалив рабов, порой выплескивалось в школе. Юноша Кассий, будущий убийца Цезаря, влепил оплеуху сыну Суллы Фавсту, расхваставшемуся могуществом своего отца. Разразился скандал, и в школу пригласили будущего триумвира, друга Суллы Гнея Помпея. Во время разбирательства юный Кассий в присутствии Помпея обратился к обиженному и побитому: «А ну-ка повтори, что сказал, и останешься без челюсти». Еще до того, как началась война между легионами Цезаря и Помпея, на улицах Рима происходили схватки между толпами школьников, стоявших за Цезаря или Помпея. Обычно юные цезарианцы обращали помиеянцев в позорное бегство, что считалось хорошим предзнаменованием для Цезаря.
Строительная техника и архитектура. С конца II в. до н.э. римская строительная техника обогащается новым материалом, обладающим водонепроницаемостью и прочностью — бетоном, который, застывая, приобретал прочность и долговечность камня. Для тонной кладки не нужна была высококвалифицированная рабочая сила, и это способствовало большей масштабности строительства. Бетон позволил не только увеличить размеры зданий, но и раз-ооразить их внешний вид и внутреннее устройство. Архитекторы Учились воздвигать своды и купола больших размеров. Создается
новая архитектура сводчатых сооружений - мостов, акведуков, складских зданий. Среди этих последних - огромное помещение для хранения доставляемых в баржах по Тибру продовольственных товаров, известное как Эмилиев склад. Стало возможным доводить пролет арок до 20 м и более. В построенных в 62 г. и сохранившихся и поныне мостах Фабриция и Цестия, соединявших берега Тибра с островом Эскулапа, пролет арки достиг 24 м. Арочные мосты и акведуки, купольные сооружения составили основу дальнейшего развития римской архитектуры.
Общественные преобразования изменили и архитектуру жилого дома. Используя этрусско-римские и эллинистические традиции, теперь атрий соединяли с внутренним, обрамленным колоннадой двориком — перистилем. Как выглядели эти дома, известно благодаря раскопкам Помпей, Геркуланума, Остии. Вокруг обрамленных колоннами перистилей располагалась целая анфилада помещений. Перистиль, в центре которого среди зелени обычно располагался небольшой бассейн с украшенным скульптурой фонтаном, обрел парадность, не свойственную эллинистической практике. Стены жилых домов I в. до н. э., построенные из бетона, имели гладкую поверхность, что позволяло расписывать их фресками. В это время городские дома и загородные виллы богачей окружали садами, и художники наносили на стены пейзажи, воспринимаемые как ухоженное продолжение природы. Сдержанная отделка стен сочеталась с узорами выложенных мозаикой полов.
уженная на римском форуме Цезарем, имела пять частей и в дентальной части два этажа. Огромные размеры (60x108 м) давали возможность заседать одновременно четырем комиссиям суда по уголовным делам, и еще оставалось место для торговцев. До сих пор на полу, находящемся ныне под открытым небом, видны круги и квадраты, очерчивающие участок каждого из торговцев.
Между 130—100 гг. в одном из древних городов Лация, Пренес-те, неподалеку от Рима, возникает грандиозный архитектурный комплекс святилища Фортуны Перворожденной, напоминающий по замыслу сооружения Пергама и Родоса. Неизвестный архитектор, скорее всего, грек, расположил здания и портики таким образом, что они поднимались по склону холма террасами, при этом он использовал бетон. Кроме остатков храма Фортуны в ходе раскопок были обнаружены форум и термы. О существовании амфитеатра известно из надписей.
От начала I в. до н.э. в Риме сохранился храм Фортуны Мужской, не подвергавшийся в позднейшие времена перестройке. Это небольшое прямоугольное сооружение из местного сероватого камня — травертина, с глубоким входным портиком из колонн ионийского ордера. На этой же площади близ Тибра стоит небольшой круглый храмик, видимо, посвященный Геркулесу. Простота стиля, скромные украшения соответствовали всему складу жизни республиканского Рима, еще не пораженного роскошью. И только Помпей и Цезарь после возвращения из своих походов на Восток и знакомства с эллинистическими городами заложили своими постройками начало будущего мраморного Рима. Первое из грандиозных сооружений — каменный театр Помпея, воздвигнутый в 55 г - и известный лишь по описаниям.
Инсулы и их обитатели. Гражданские войны римляне срав-сти С опустошительными пожарами. Пожары до неузнаваемо-ИТел ЗМеняли облик городов и освобождали место для нового стро-сен С ^аК Же и гРажДанские войны. Частные дома людей, вне-х в «списки мертвых», захватывались и продавались с молотка.Новые владельцы на месте особняков воздвигали здания в три и б лее этажей и сдавали их внаем. В перестройку при Сулле шли рай* оны Рима, заселенные богатыми всадниками. У Красса были отп ды специально обученных рабов, с помощью которых оставшиеся после пожара пустыри покрывались «доходными домами», получивщщщ название инсулы — острова (впервые это слово в значении комплекса зданий употреблено Цицероном).
Хотя в наиболее добротных инсулах порой целые этажи снимали люди среднего достатка, в основном они были заселены малообеспеченными людьми, не имевшими возможности зимой жить в особняке, а летом, спасаясь от лютой жары, уезжать к морю или в горы. Это были «острова бедности» в городе, полном роскошных городских вилл. Здесь было царство клопов и блох. В каморках многоэтажных домов не было ни водопровода, ни канализации. Отбросы нередко выплескивали прямо из окон, и с этим приходилось считаться прохожим. Часто возникали эпидемии. Для большинства обитателей инсул единственным товаром, которым они обладали, были их голоса, скупавшиеся перед выборами искателями выгодных государственных должностей. Однако и в остальное время от голода римские граждане не умирали, ибо получали хлеб от государства и подачки от богачей.
Жизнь обитателей инсул более всего скрашивали зрелища — конские скачки, бои гладиаторов, травля зверей . Они дорого стоили организаторам, но тот, кто'был щедр, добивался популярности и мог рассчитывать на голоса. И все же обитателям особняков страшно было жить в городе, все больше и больше застраивавшемся ин-сулами, этим источником обвалов и пожаров. Позднее, при Августе, высота зданий регламентировалась законом. Однако квартирную плату всегда назначали домовладельцы. И всегда мог появиться кто-то, обещающий добиться в законодательном порядке ее снижения и отмены задолженности.
В инсулах обитали люди, которым нечего было терять, — те, на кого рассчитывали Катилина и Клодий. Из них вербовались и те, кто ликовал при объявлении проскрипций, воспринимая их как долгожданный сигнал к безнаказанным грабежам и убийствам. Именно об обитателях инсул думал Цезарь, составляя свое завещание и отказывая каждому из них по 300 сестерциев. Это были как раз re 30 сребреников, за которые была продана римская республика.
Лукуллов пир. Минули времена, когда римляне гордились умеренностью в пище и корили азиатов, а у себя в Италии — «жир ных этрусков». Римляне времен царей и «бородатых консуло * лакомившиеся полбой и репой, превратились в гурманов. Рим посМитридатовых войн стал пиршественным столом, на который тавляли свои изысканные блюда и Меотида (Азовское море), и tr° гхида, и Африка. Конечно же, за этим столом деликатесы доста-ись немногим. Господа съедали утиную шейку и грудку, осталь-В , части доставались гостям рангом пониже, а лапки обгладыва-рабы. Не щадили ни красоты павлина, ни соловьиного пения — пишу норой шли и соловьиные языки. Законодателем таких пи-в оказался победитель Митридата и Тиграна Лукулл, у которого Помпей похитил победу, но не добычу. С горя удалился Лукулл от дет и обязанностей римского гражданина в свое поместье и зажил там, как «Ксеркс в тоге». Роскошную и праздную жизнь вскоре стали называть «лукулловой». Если кому из сенаторов хотелось особым образом приготовленного дрозда, — он отправлялся к Лукуллу, располагавшему лучшими птичниками. Морские рыбы были также у него под рукой — он приказал пустить в свои пруды по каналу воду из моря и развел рыб, которыми любовался и которых собственноручно кормил. По примеру Лукулла рыбные садки стали заводить у себя и другие владельцы вилл. Известны случаи, когда хищным рыбам скармливали провинившихся рабов.
Пиры, устраиваемые Лукуллом и его подражателями, длились неделями (предусматривались даже золотые лохани для извержения съеденного и выпитого и были изобретены способы искусственного вызывания рвоты). Возникал цикл, охарактеризованный одним из римских писателей так: «Извергают пищу, чтобы есть, и поглощают ее, чтобы извергнуть».
Пиры в Риме становились своего рода средством общения с друзьями. Цицерон полагал, что латинское слово «пир» («конвивиум») более удачно чем греческое, так как дословно означает «совместная жизнь». Все зависело от того, кто был устроителем пира и кто был среди его гостей — образованный нобиль, полуграмотный всадник или вольноотпущенник, стремившийся выставить напоказ доставшееся ему богатство и демонстрирующий вместе с ним невежество и безвкусицу. Как реакция на многолюдные пиры воспринимается рекомендация Варрона приглашать к столу гостей в количестве не менее числа граций (трех) и не более числа муз (девяти).
Одежда и прическа. Роскошь одолевала былую римскую простоту во всем. В свое время, если верить Геродоту, Крез носовето-
. пленившему его царю персов Киру одеть своих подданных в как одеяния н обуть в высокие сапоги — «и ты увидишь, о царь, Ся СК0Р° они обратятся в баб, так что тебе уже никогда не придает-дуя°^асаться восстаний». Римляне эпохи гражданских войн, сле-м°Де, были одеты так, словно восприняли совет лидийского царя. Из описаний Цицерона встает окружавшая Катилину з0л { тая молодежь «в одеяниях до пят с длинными рукавами». '
Одновременно распространился обычай подбривать брови в щипывать бороду и волосы на ногах, а также умащаться восточны ми благовониями. Так что Клодий, втесавшийся в толпу девушек * матрон, которые следовали на закате в лом великого понтифцКа p^j Юлия Цезаря, чтобы участвовать в закрытом для мужчин праздщГ ке Доброй богини, сошел за девушку. Пойман же он был рабынями при попытке проникнуть в спальню хозяйки праздника, жены Цезаря, той самой, что «вне подозрений».
Богатых римлян стали носить по юроду в лсктиках (носилках), ранее римлянам малоизвестных. Это было сооружение, в котором можно было не только сидеть, но и лежать со всеми удобствами, при желании задернув занавески. Тяжесть носилок ложилась на плечи шести или восьми крепких вымуштрованных рабов, внешний вид которых подчеркивал богатство их хозяина. Римские поэты не уставали осуждать носилки как проявление изнеженности и развращенности, но ими продолжали пользоваться как средством передвижения и символом обеспеченности.
Характеры в бронзе и мраморе. Римляне эпохи гражданских войн и последующих столетий римской истории встают пе ред нами в скульптурах, как живые люди. Подобных портретов не создавали греческие мастера. Реализм римских изображении нос ходит к древнеэтрусскому религиозному искусству, воспроизводившему в воске и глине образы умерших и делавшие их предм ^ том почитания. Заимствуя у греков ранее незнакомый им матери
аботки, римляне создают произведе-пннепные какой-либо героизации. Римский скульптурный портрет безжа-, к 1 но сохранял близость к оригиналу - Уступавшие скулы, дряблость щек, мешки под глазами, тяжесть подбород-Это дает возможность дополнить с помошью скульптурных портретов картину эпох, рисуемых литературными памятниками. Портреты политиков кон-па Республики — Цезаря, Помпея, Цицерона расширяют возможности оценки их личности и их характера. Так, в портрете Помпея ощущается погубившее его самодовольство и туповатая ограниченность. Для каждого, изучившего тексты,
Помпей в галерее его современников узнаваем — его невозможно спутать с Цезарем или Цицероном. Клеопатра благодаря скульптурному портрету для нас не идеальная красавица, и можно задуматься над тем, что бросило к ее ногам Антония. Примечательно, что впоследствии, когда римские правители были официально обожествлены, представление об их «божественной природе» почти не сказалось на реализме портретов — божественность передавалась с помощью позы и атрибутов власти. Портреты, принадлежащие лицам неизвестным или ничем не отличившимся, ценны как типажи, выражающие определенный характер, и режиссер, создающий фильм о древнем Риме, в состоянии подобрать из них прототипы на роли сенатора, ростовщика, центуриона и т. д.